ИФН тексты р2

Раздел 2. Современная наука, социально-гуманитарное познание и научно-технический прогресс 
В данном разделе представлены задачи, относящиеся к следующим темам дисциплины «История и философия науки»: «Современная наука. Понятия неклассической и постнеклассической науки», «Наука как социальный институт», «Объяснение и понимание в технических и социально-гуманитарных науках».

Задача. Ознакомьтесь с текстом. Какую особенность научного знания подчеркивает автор? О знании какого типа он говорит? Покажите на примере своего опыта научной деятельности присутствие такого знания в науке.
Известный химик и философ Майкл Полани писал: «То большое количество учебного времени, которое студенты-химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. Из сказанного можно сделать вывод, что в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно».

Концепция научного знания, предложенная М. Полани, состоит в том, что и в процессе познания, и в системе знаний как результате этого процесса следует различать знание явное и неявное. Вся предшествующая философия науки (классический позитивизм, неопозитивизм) и даже современный М. Полани постпозитивизм рассматривали науку как систему отчетливо выраженного, методологически и теоретически выверенного и независимого ни от каких личных свойств ученого объективного знания. Так, например, К. Поппер, критикуя наивный эмпиризм и индукционизм неопозитивистов «Венского кружка», их наивную веру в возможность обретения раз и навсегда неизменных истин, предлагая свою концепцию фальсификационизма, тем не менее всегда сохранял в качестве главного ориентира научной деятельности именно понятие «объективного знания». М. Полани делает упор на том факте, что в науке, как и вообще в любом человеческом знании, неустранимо присутствует личностный элемент, – причем не в качестве помехи, а в качестве важной основы. То неявное знание, о котором он говорит, действительно, чаще всего присутствует незаметно для самого человека, неосознанно, при этом оно может передаваться только практическим образом и только через личный контакт учителя и ученика.
Очень наглядно этот факт не просто присутствия, а именно, фундаментального значения неявного знания, передаваемого практически и через личный контакт, проявляется и в экспериментальной науке, и в освоении какой-либо профессии, и вообще в вопросе приобретения жизненного опыта. Принципиальная схема практического обучения классически сформулирована армейскими педагогами: «Краткий рассказ, образцовый показ и длительные тренировки». Химик, который никогда не работал в химической лаборатории, – как бы ни был он теоретически подготовлен – не обладает принципиально значимыми для ученого-химика компетенциями. Социолог, изучивший социо логию по книгам, но не проводивший сам конкретных социологических исследований, что называется, «в поле», не может быть настоящим ученым-социологом. При этом принципиально важным для настоящего овладения профессией ученого является наличие наставника. Никакой «краткий рассказ», даже если он будет предельно точен и даже весьма пространен, не сможет дать того знания предмета, которое обретается практическим проведением реальных эмпирических исследований. Невозможно научиться боевым искусствам по книжкам, без тренера. Невозможно научиться кулинарному искусству, пусть даже выучив наизусть все рецепты, но не приступив к реальной готовке. Поделиться опытом невозможно, можно только сделать «краткий рассказ и образцовый показ», а реальный опыт передать невозможно, его человек может приобрести только сам в своей собственной жизни, а для становления профессионализма еще необходимо, чтобы это обретение личного опыта происходило под руководством опытного человека.
Сказанное относится не только к чисто практическим областям деятельности, к освоению практической стороны профессий. Усвоение теории, да и вообще усвоение любого знания, как это подчеркивает М. Полани, всегда происходит «на фоне» и происходит не только на окружающем человека фоне внешних предметов, но и на фоне его внутренних ощущений (мышечной памяти, например), а также на интеллектуальном фоне – прошлого опыта, ценностных установок, эмоционального состояния, мотивации и т. д. Эта неявная и личностная составная часть научного знания играет существенную роль в развитии науки, вплоть даже до того, что часто важную и позитивную роль в научном прогрессе могут играть ошибочные личные мнения ученых.
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Парсонс Т., Сторер Н. Научная дисциплина и дифференциация науки // Научная деятельность: структура и институты. – Москва : Прогресс, 1980. – С. 28, 29, 36). Назовите и охарактеризуйте основные особенности профессии ученого.
«Любая профессия определяется четырьмя главными особенностями. Во-первых, это профессиональная ответственность за хранение, передачу и использование специализированной суммы знаний и часто за расширение этих знаний, как в эмпирическом, так и в теоретическом направлениях. Именно обладание такими знаниями отличает профессионалов от "непосвященных", и это обладание, будучи продемонстрировано, получает название "экспертизы". Эта характеристика тесно связана с другой – с высокой автономностью профессии в области привлечения новых членов, их подготовки и контроля их профессионального поведения. Поскольку главный объект ее внимания – это совокупность знаний, достоверность и полезность которых не зависит от качеств отдельных индивидов, то о профессионалах судят не по таким вещам, как манеры, место рождения или политические убеждения, а по их владению соответствующими знаниями и степени участия в их умножении. Поскольку по этим критериям профессионала могут оценить только коллеги, профессия должна либо отвоевать для себя значительную автономию, либо, в конце концов, совершенно распасться.
Третья особенность профессии, выступающая в широком смысле как необходимая для ее самосохранения, – это установление между ней и ее общественным окружением таких отношений, которые обеспечивали бы ей поддержку, а равно и охрану от непрофессионального вмешательства в ее главные интересы.. С этой характеристикой тесно связана потребность в такого рода вознаграждении, которое служило бы достаточным стимулом для профессионалов, будучи в то же время подконтрольно не столько посторонним, сколько самой профессии… Желание получить компетентный положительный отклик коллег на свою работу, коренящееся ли в стремлении укрепить свою самооценку себя как преуспевающего ученого или проистекающее из потребности получить удовлетворение от подтверждения своих творческих достижений, может, таким образом, считаться нормативно оправданной мотивацией научной работы».

Все четыре признака, выделенные авторами, с разных сторон говорят об одном: всякая профессия (и профессиональная наука в частности) создает внутри общества относительно обособленное профессиональное сообщество, некий «цех», выражаясь средневековой терминологией: людей, которые к нему принадлежат, многое, относящееся к профессии, связывает друг с другом, и многое, относящееся к профессии, отличает их от остальных. Забегая вперед, можно сказать, что речь идет об экспертном знании, экспертной оценке, экспертном сообществе – об «экспертности» как основе всякого профессионализма.
Во-первых, есть определенное профессиональное знание, точнее – сумма профессиональных знаний, которые человек получает, приобщаясь к сообществу, которые он в рамках этого сообщества воспроизводит, использует и передает. Более того, к основам профессиональной морали относится особое отношение к этому профессиональному знанию. Практически вся клятва Гиппократа, например, именно об этом: как можно и как нельзя использовать полученные от учителя знания, обязанность передавать эти знания потомкам учителя бесплатно, понятие врачебной тайны и т. д. Приобщаясь к науке, человек получает возможность говорить на одном языке с другими «посвященными» в особое научное знание по конкретной научной дисциплине, по конкретной области научных исследований.
Второй критерий профессионализма, выделяемый авторами, – это «автономность профессии в области привлечения новых членов, их подготовки и контроля их профессионального поведения». Вопросы отбора на обучение в медицинские вузы, вопросы организации самого обучения медицине, вопросы контроля качества обучения студентов-медиков и качества профессиональной деятельности врачей – все эти вопросы должны решаться исключительно самими врачами. И так в любой сфере профессиональной деятельности. Большой бедой современной науки (и не только науки!) является то, что зачастую ею руководят и решают принципиальные вопросы ее развития вовсе не ученые, а чиновники. Чиновники тоже имеют свою профессиональную сферу компетенции, в которую не стоит вмешиваться посторонним, но эта сфера относится к технике реализации принимаемых решений. Если же (точнее – когда) бюрократический аппарат вместо инструмента реализации становится той властью, которая принимает стратегические решения, – так тотчас вся деятельность приобретает на удивление бессмысленный характер. Оценить ученого может только ученый. Дать оценку значимости той или иной научной деятельности может только тот, кто сам такой деятельностью занимается.
Однако, в-третьих, помимо автономии в решении вопросов формирования собственного профессионализма, любая профессия нуждается в поддержке общества. Не исключение и наука: для того чтобы профессия ученого могла состояться и продолжала бы свое существование, необходимо общественное признание значимости научного труда, необходима поддержка развития науки со стороны общества и в то же время «охрана от непрофессионального вмешательства в ее главные интересы».
И в-четвертых, для профессионала вообще и для ученого в частности существует потребность не только в поддержке извне, со стороны того общества, на интересы которого он работает, – для него является профессиональной потребностью признание коллег. Именно потому, что по-настоящему оценить профессионала может только профессионал, экспертная оценка коллег является в высшей степени значимой для ученого. На этой почве возможны и, действительно, часто возникают некоторые отрицательные проявления: например, болезненное отношение к тому, что твои работы и твои идеи не упомянули и не процитировали там, где это можно было бы сделать. Однако, как справедливо отмечают авторы приведенного текста, само «желание получить компетентный положительный отклик коллег на свою работу, коренящееся ли в стремлении укрепить свою самооценку себя как преуспевающего ученого или проистекающее из потребности получить удовлетворение от подтверждения своих творческих достижений, может <…> считаться нормативно оправданной мотивацией научной работы».
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом. На какую особенность современной науки указано в этом тексте? Какая теоретическая и методологическая проблема с этим связана? 
Современная ситуация такова, что все современные теории представляют собой отчаянную борьбу с терминологией, введенной авторами. Показательно то, что об этом больше всего говорят математики. На одной из своих лекций английский психиатр и один из основоположников кибернетики Уильям Росс Эшби в ответ на вопрос студента «Умеет ли машина мыслить?» сказал: «Я отвечу на Ваш вопрос, если вы объясните, что такое “машина”, что означает “мыслить” и как понимать “умеет”».

Достаточно долгое время философское осмысление и философское обоснование науки развивалось в том прочном убеждении, что можно и нужно выработать предельно точный и однозначный язык науки. При этом предполагалось избавить этот язык от всего ненаучного: от философских предпосылок, от эстетических и этических оценок, от религиозных смыслов, от мифологических предрассудков и т. д. Значения научных понятий с этой точки зрения должны быть определены без малейшей степени неопределенности и с обязательной опорой на эмпирические данные. Однако дальнейшее развитие философии науки и философии языка вскрыло невозможность реализации такого проекта. Значения слов в языке невозможно закрепить не только на какую-то длительную перспективу, но даже и на каждый отдельный момент времени: «Значение слова – это его употребление» (Людвиг Витгенштейн). Толковые словари пытаются, конечно, охватить основное «облако смыслов» толкуемых слов, но никакие перечисления зафиксированных в речевой практике значений никогда не способны исчерпать живое богатство словоупотребления. Если же создать для науки некий искусственный язык, в котором значения терминов были бы заданы абсолютно однозначно и неизменно, т. е. сделать его независимым от живого естественного языка, то такой искусственный язык не имел бы никакой ценности для познавательной деятельности: точность терминологии в этом случае была бы достигнута ценой полного разрыва с реальностью. Иначе говоря, такой «язык» попросту перестал бы быть языком, – перестал бы иметь возможность выражать какой бы то ни было реальный опыт (научный в том числе).
Проблема статуса языка науки и его связи с естественным языком затрагивает самые основы проекта научного познания мира. Разумеется, у нас здесь не тупик, а именно проблема, глубокое понимание и правильное решение которой позволяет научному познанию продвигаться вперед в своем деле. Наиболее прямо эта проблема выражается в необходимости проработки понятийного аппарата как в рамках научного познания в целом (общенаучная терминология), так и в рамках конкретной отрасли научного знания (специальная терминология), а также в рамках конкретного научного исследования (авторская терминология). Достаточно часто можно видеть, что уже одно только строгое и ясное определение используемых понятий позволяет решить ту проблему, которая грозила поставить в тупик. Именно такой случай мы видим в приведенном тексте.
Уильям Росс Эшби наглядно демонстрирует, что заданный студентом вопрос – это «задача с тремя неизвестными», и вся таинственность, вся глубина и «неразрешимость» этого вопроса являются следствием неопределенности используемых понятий.
Что такое машина? Если точно это определить, то многие вопросы отпадут сами собой. Гвоздь, очевидно, машиной не является, автомобиль, – очевидно, является, а вот является ли машиной мясорубка? А ножницы? Что появляется принципиально нового в суперкомпьютере по сравнению с механическими машинами? Может ли быть такой новизной принцип обратной связи, позволяющий кибернетической системе «самообучаться»? Но этот принцип реализуется уже на уровне сливного бачка унитаза.
Что означает «мыслить»? Один из величайших философов XX в. Мартин Хайдеггер написал на эту тему книгу на 200 с лишним страниц. При этом с первых же строк он констатирует: «Именно как разумное существо человек должен уметь мыслить, если только он этого хочет. Между тем человек, допустим, хочет мыслить, и все же он этого не может. Возможно, он в этом хотении мыслить хочет слишком много и поэтому может слишком мало. Человек может мыслить, поскольку он имеет для этого возможность. Но эта возможность не гарантирует нам то, что мы это сможем»[1].
Может быть, М. Хайдеггер имеет в виду, что «не может мыслить» безграмотное простонародье? Так нет же, – он тут же уточняет: «Даже тот факт, что мы годы и годы проникновенно отдаемся изучению сочинений и трудов великих мыслителей, не может нам гарантировать, что мы сами мыслим или хотя бы готовы учиться мыслить»[2].
Может быть, настоящим мышлением является мышление научное? Так нет же: «Наука, со своей стороны, не мыслит и не может мыслить – и это к ее счастью, т. е. к упрочению ее собственной жестко определенной поступи. Наука не мыслит. Вот возмутительный и ставящий в тупик тезис». А далее М. Хайдеггер разъясняет: «Наука все же постоянно и своим особым способом имеет дело с мышлением. Этот способ только тогда верен и впоследствии плодотворен, когда становится видимой пропасть, которая существует между мышлением и наукой, притом такая пропасть, через которую не перекинуть мост. Здесь нет никаких мостов и возможен только прыжок»[3].
Так что же означает «мыслить»? Только если дать хоть какоенибудь определение этому понятию (примитивное определение или более глубокое), можно будет дать ответ на вопрос, мыслит ли машина хоть в каком-то смысле (в примитивном или в более глубоком). Впрочем, для этого потребуется еще сначала определиться, как понимать «умеет»… «Умение» – это ведь то же от слова «ум», и хорошо бы понять, чем мышление как осуществление мысли отличается от умения как применения ума… 
[1] Хайдеггер М. Что зовется мышлением? / пер. Э. Сагетдинова. М., 2006. С. 35.

[2] Там же. С. 37.

[3] Там же. С. 39.
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Голдстейн М., Голдстейн И. Ф. Как мы познаем. Исследование процесса научного познания. – Москва : Знание, 1984. – С. 33). Какой образ науки представлен в тексте? Можно ли обнаружить указанные свойства науки в гуманитарном познании? 
«Мы исходим из достаточно широкого определения науки как деятельности, характеризуемой тремя свойствами: 
1. Она представляет собой поиск понимания, т. е. чувства, что найдено удовлетворительное объяснение какого-то аспекта реальности.
2. Понимание достигается посредством формулировки общих законов или принципов – законов, приложимых к возможно более широкому классу явлений.
3. Законы или принципы могут быть проверены экспериментально».

В философии науки ХХ в. идеал научности был ориентирован на естествознание. Свойства науки, перечисленные в тексте, полностью соответствуют признакам наук, которые изучают природные явления. Предметные области естественных наук представляют собой аспекты реальной действительности, которые нуждаются в объяснении. Механика дает объяснения механическому движению, электродинамика объясняет явления, называемые электричеством и электромагнетизмом, химия – свойства вещества и происходящие в природе химические реакции, а биология – рост и развитие живых организмов. Объяснение строится на основе уже открытых законов, которые отражают устойчивые, повторяющиеся, а потому представляющиеся необходимыми и существенными связями между явлениями действительности. Открытие законов происходило в естествознании путем постановки экспериментов, испытаний, которым подвергался изучаемый фрагмент реальности (т. е. предмет той или иной естественной науки). Этот образ науки первоначально (в эпоху Нового времени) казался единственно возможным, и именно естествознание понималось как чистая наука. Использование математических процедур делало знание, получаемое здесь, точным настолько, насколько позволял применяемый математический аппарат.
Гуманитарные науки, получившие импульс к своему развитию, в основном в XIX в., также ориентировались на образец естествознания. Однако полностью свойства, перечисленные в тексте, обнаружить даже в социальных науках не удается. Так, в исторической науке, юридических науках и даже в экономической науке вряд ли можно говорить о постановке эксперимента, который мог бы верифицировать теоретические принципы или законы. Вопрос о существовании объективных законов развития общества остается открытым и относится к области философских (по существу – умозрительных) построений. Однако поиск «удовлетворительных объяснений», конечно же, не прекращается. Теоретические концепции выполняют эту объяснительную функцию и в социологии, и в исторической науке, а также в других науках, изучающих все аспекты социальной реальности. Даже те науки, которые изучают плоды человеческой деятельности – факты культуры, плоды духовного творчества, а также язык и мышление, такие как филология, культурология, искусствоведение и т. п., также стремятся объяснить изучаемые явления, пользуясь, правда, иными методами. Таким образом, социально-гуманитарные науки сближаются постепенно с науками естественными, стремясь достичь «понимания, т. е. чувства, что найдено удовлетворительное объяснение какого-то аспекта реальности».
Л.Д.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Голдстейн М., Голдстейн И. Ф. Как мы познаем. Исследование процесса научного познания. – Москва : Знание, 1984. – С. 36). Каким образом авторы текста трактуют «понимание»? В чем можно было бы уточнить их формулировки? 
«Поиск понимания, выявление внутренних закономерностей в некотором сложном и неясном аспекте реальности – основная цель науки. Однако довольно трудно точно определить, что такое понимание. Оно, очевидно, субъективно: что удовлетворит одного, не удовлетворит другого; разные культуры обладают разными стандартами того, что можно считать удовлетворительным объяснением; то, что удовлетворяло людей 100 лет назад, может теперь оказаться непригодным. Несмотря на всю расплывчатость и неопределенность этого понятия, субъективное чувство удовлетворения от понимания аспекта действительности оказывается очень сильным и является одной из серьезных побудительных причин для занятий наукой.
Понимание, которого мы ожидаем от науки, выражается в виде законов или принципов, позволяющих предсказывать, что произойдет, и выяснять причину происшедшего. Под общностью мы понимаем свойство быть приложимым к возможно более широкому классу явлений. Как можно меньше законов должны покрывать как можно больше явлений.
Наука – это поиск единства в разнородном, сходства в том, что кажется совершенно несхожим. Чем более общими будут наши законы, тем большее единство мы вскрыли».

Авторы текста называют «пониманием» «субъективное чувство удовлетворения от понимания аспекта действительности». Нужно, видимо, согласиться с ними в том, что «довольно трудно точно определить, что такое понимание», и поэтому безупречного определения ожидать невозможно, однако их трактовка вопроса о понимании в науке явно имеет поверхностный характер.
Прежде всего (возможно, это следствие того, что текст является переводом) в тексте совершенно игнорируется различие «объяснения» и «понимания» как целей научного познания. Точнее будет сказать, что авторы текста единственным вариантом построения научного знания считают принцип объяснения, хотя и называют это «поиском понимания»: «выявление внутренних закономерностей в некотором сложном и неясном аспекте реальности», о котором они пишут, – это и есть поиск объяснения. И, действительно, удовлетворительность объяснений – показатель весьма изменчивый как в истории человеческого познания (не только научного), так и на уровне индивидуальной жизни человека. Объяснения явлений и событий, которые были достаточны ребенку в пятилетнем возрасте, перестают его удовлетворять уже к подростковому периоду, и в дальнейшей взрослой жизни различные объяснения могут уточняться и углубляться (хорошо, если это происходит).
Более развернутое изложение темы понимания, данное в тексте, подтверждает наше первоначальное впечатление, что авторы говорят не о понимании, а об объяснении: «Понимание, которого мы ожидаем от науки, выражается в виде законов или принципов, позволяющих предсказывать, что произойдет, и выяснять причину происшедшего». Знание законов, которые объясняют причины явлений и имеют прогностическую значимость, – это и есть идеал объяснения.
В философии науки тема понимания как познавательного идеала возникает в связи с гуманитарными науками, и принципиальным отличием от идеала объяснения является здесь ориентация на постижение заложенного в изучаемой реальности смысла. Именно потому, что в гуманитарных науках мы обращаемся к изучению объектов, созданных людьми в процессе их культурного творчества, т. е. обращаемся к изучению текстов в широком смысле этого слова, именно в силу этого мы можем говорить о понимании как цели и идеале познания.
Применение слова «понимание» в естественных науках является рудиментом религиозного сознания: если мы подходим к познанию мира с религиозных позиций, то мы можем делать это в парадигме понимания, т. е. можем спрашивать себя: зачем оно так устроено, какой смысл в существовании тех или иных изучаемых объектов, иными словами: о чем хотел сказать Творец, когда именно вот это и именно вот так, а не иначе сотворил? Если вслед за Г. Галилеем и М. В. Ломоносовым (и предшествующей христианской святоотеческой традицией) считать, что Бог дал человеку две книги, в которых выразил свою премудрость: Книгу Откровения (Библию) и Книгу Природы, то, изучая природу, безусловно, можно и нужно пытаться понять заложенный в ней смысл. Если же смысла в природу никто не закладывал, то и о понимании говорить бессмысленно.
Оба эти подхода можно проиллюстрировать стихами Ф. И. Тютчева: 
Природа – Сфинкс. И тем она верней 
Своим искусом губит человека, 
Что, может статься, никакой от века 
Загадки нет и не было у ней, – 
написал он в 1869 г. А несколько раньше, в пору молодой зрелости: 
Не то, что мните вы, природа: 
Не слепок, не бездушный лик – 
В ней есть душа, в ней есть свобода, 
В ней есть любовь, в ней есть язык..
Либо никакого смысла в природе не заложено, никаких загадок она реально не загадывает, и тогда можно только пытаться разобраться в ее устройстве, пытаться объяснять ее. Либо «в ней есть душа, свобода, любовь и язык», и тогда можно попытаться понять, что она (или, возможно, Бог через нее) нам говорит.
Таким образом, приложение принципа понимания к исследованию природы представляет собой вопрос личного мировоззренческого выбора: для верующего ученого это возможно, а для неверующего – абсурдно. Но если речь идет об исследовании текстов в широком смысле, текстов, созданных людьми, то необходимость не только объяснения, но и понимания бесспорна. По крайней мере, применение герменевтических процедур, ориентация на понимание смысла, заложенного в изучаемой реальности, в этом случае совершенно оправданы, и это открывает совершенно новые познавательные перспективы по сравнению с объяснительным подходом.
Принцип объяснения, о котором, собственно, и говорят авторы текста, действительно, предполагает генерализирующий подход: это поиск общих законов, приложимых «к возможно более широкому классу явлений», это «поиск единства в разнородном», и «чем более общими будут наши законы, тем большее единство мы вскрыли». Принцип понимания – это индивидуализирующий, идиографический подход, достоинство которого не в широте охвата, а в глубине постижения.
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Тулмин С. Человеческое понимание. – Москва : Прогресс, 1984. – С. 41). Как изменяется ракурс познания в процессе его развития? На какую особенность современной науки указывает С. Тулмин? 
«Проблема человеческого понимания в ХХ в. – это уже не аристотелевская проблема, в которой познавательная задача человека состоит в том, чтобы понять неизменные природные сущности; это и не гегелевская проблема, в которой исторически развивается только человеческий разум в противоположность составляющей статический фон природе. Скорее всего, эта проблема требует теперь, чтобы мы пришли к терминам развивающихся взаимодействий между миром человеческих идей и миром природы, причем ни один из них не является инвариантным. Вместо неизменного разума, получающего команды от неизменной природы посредством неизменных принципов, мы хотели бы найти изменчивые познавательные отношения между изменяющимся человеком и изменяющейся природой».

Научное знание вписано в контекст культуры. Мировоззренческие представления выступают основаниями научного знания и во многом определяют и направление научного поиска, ракурс познания.
Концептуальная основа античной рациональности — представление о закономерной упорядоченности и единстве Космоса, его тождественности с логосом. Мир в античной философии представлялся в виде Космоса — органичного, разумно устроенного целого, подчиняющегося не только действующим, но и целевым причинам. Космос, понятый таким образом, не противопоставлялся человеку, наоборот, в нем античная рациональность обнаруживала человека как необходимый элемент. Человек выступает как часть всеобщего космического целого, в нем воплощены все общемировые силы и стихии. В космологической концепции Аристотеля мироздание представлялось в виде ограниченной в пространстве совокупности сфер, на которых неподвижно закреплены планеты и звезды. Видимое движение небесных тел объяснялось вращением этих сфер, которые, в свою очередь, приводятся в движение перводвигателем. Затем аристотелевские представления о Космосе нашли отражение в учении Птолемея. Ему принадлежит заслуга создания первой математической теории, описывающей движение Солнца, Луны и пяти известных тогда планет на видимом небосводе. Геоцентрическая система мира Аристотеля – Птолемея занимала господствующее положение в космологии не только поздней античности, но и Средневековья. Но главная идея, определившая задачу познания на этом этапе, была идея мироздания как неизменного порядка, установленного богами (дохристианская античность) или Богом (христианская средневековая модель мироздания).
В эпоху Нового времени вопрос об изменяемости/неизменности мира замещается вопросом об изменении взгляда на мир. Разум обладает изменчивыми возможностями, но Г. Гегель по-прежнему мыслит природу как неизменяемую сущность («природа как статический фон»).
С. Тулмин указывает на то, что составляет особенность современной науки: идея эволюционного развития постепенно охватывает представления не только о живой природе (Ч. Дарвин), но и о мироздании в целом (в начале ХХ в. открытие расширяющейся Вселенной). Кроме этого, представление об эволюционном развитии общества (К. Маркс, теория ОЭФ) и культуры (или культур) было следствием открытий в экономической и исторической науках. Большую роль здесь сыграли этнографические экспедиции, результатом которых стал огромный эмпирический массив данных о жизни австралийских аборигенов, туземцев на островах Океании и других ранее неизвестных культур и цивилизаций.
Таким образом сформировалась идея глобального эволюционизма, которая лежит и в основе представлений об эволюции когнитивных способностей человека. Смена ракурса познания, по мысли С. Тулмина, сводится к тому, что в современной науке происходит поиск «изменчивых познавательных отношений между изменяющимся человеком и изменяющейся природой».
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Голдстейн М., Голдстейн И. Ф. Как мы познаем. Исследование процесса научного познания. – Москва : Знание, 1984. – С. 37). Какой основополагающий принцип научной деятельности характеризуют авторы? 
«Как наука, так и гуманитарное знание требуют постоянной критической оценки результатов. Критерии экспериментальной проверки в науке представляют собой осознание постоянного требования подходить критически к своим воззрениям, всегда задаваться вопросами: как мы познаем? Почему мы в этом уверены? Не можем ли мы ошибаться? Если мы ошибаемся, то как можно это установить? И в тех дисциплинах, которые не относятся к научному знанию, хотя критерием истинности являются не экспериментальная проверка, а более неясные и трудно формулируемые требования, необходимо ставить эти же вопросы. Как в науке, так и в гуманитарном знании мы должны постоянно критически оценивать результаты и искать более верное и глубокое объяснение».

Критическая позиция является отличительной чертой научной деятельности, а точнее, ученого, который эту деятельность осуществляет.
В современном употреблении слово «критика» часто обозначает отрицательный, неблагоприятный отзыв о чем-либо. Однако его значение гораздо шире и глубже и происходит от греческого κρισις (кризис) – «суд, разбирательство, решение, приговор, спор, состязание». Соответствующее прилагательное κριτικος имеет смысл «способный разбирать и судить», а, собственно, критика, κριτικη – это «искусство разбирать, умение разобраться». Не секрет, что суд часто, к сожалению (и в древности, и теперь), имеет обвинительный уклон, однако все-таки, когда мы всерьез говорим о суде и о критике, главным их смыслом является подробный, беспристрастный разбор дела с целью установить истину. «Критичное отношение» к каким-либо утверждениям, решениям, действиям и теориям – это именно такое разбирательство по поводу их обоснованности.
Итак, для того чтобы быть научным, познание должно иметь своим началом критичное отношение к применяемым средствам и способам и на протяжении всего исследования это критичное отношение постоянно поддерживать. Именно эта комплексная задача решается посредством разработки методологии научного исследования[1].
Критическое отношение к результатам научной деятельности становится ведущим принципом научного познания, начиная со времен Ф. Бэкона, который писал о необходимости борьбы с заблуждениями путем критической оценки тех знаний, которые мы получаем в процессе жизни. Многое из того, что человек принимает за истину, в действительности оказывается слухами, традиционными убеждениями, привычными и некритически воспринятыми от предков. Ф. Бэкон называет такие заблуждения идолами, которым нет места в науке.
Р. Декарт, рассуждая о путях познания, установил принцип методического сомнения, который ведет к признанию истины как очевидности. Опираясь на принцип сомнения, французский философ устанавливает первое правило научного метода: нельзя принимать за истину ничего, что не познано с очевидностью. У Р. Декарта это правило говорит о том, что ученый должен довести процесс познания до такой точки, когда сомнение уже невозможно.
В философии ХХ в. этот принцип был объявлен одной из ведущих норм научной деятельности американским социологом Робертом Мертоном, который назвал эту норму организованным скептицизмом. Скептицизм – это взгляд человека сомневающегося, он лежит в основе критического отношения, которое носит всеобъемлющий характер. Ученый критически оценивает, во-первых, свою работу, а во-вторых, работу своих коллег. Критика дает возможность очистить истину от сопутствующих ей заблуждений, получить таким способом наиболее достоверный результат.
Признание критики как научной ценности, как процедуры, без которой невозможна наука, стало знаковым. К. Поппер неслучайно называет свою концепцию философии науки критическим рационализмом.
Таким образом, принцип, о котором идет речь, получил различные названия, отражающие различные аспекты познания как деятельности. Принцип методического сомнения (Р. Декарт) характеризует сам процесс познания как движение к истине, а принцип организованного скептицизма (Р. Мертон) фиксирует личностную позицию ученого в отношении к своим и чужим исследованиям.
[1] Денисова Л. В., Анисин А. Л., Анисина С. С. Методология и методы научного иссле-
дования : учеб. пособие. М., 2022. С. 9.
А.А.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Голдстейн М., Голдстейн И. Ф. Как мы познаем. Исследование процесса научного познания. – Москва : Знание, 1984. – С. 36). О какой методологии, применяемой в гуманитарных науках, говорят авторы текста? В каком значении употреблено здесь слово «факт»? 
«Исследования в гуманитарных областях так же неукоснительно основаны на фактах, как и исследования в “точных” науках. Например, ни одна интерпретация пьесы Шекспира не будет многого стоить, если ее автор не понимает точного значения слов шекспировского текста. Для этого требуются серьезные исследования: чтобы выяснить, что означает некоторое слово в одном акте Гамлета, приходится тщательно исследовать, как оно используется не только в остальных пьесах Шекспира, но и во всей литературе периода правления королевы Елизаветы. Понимание этого слова может также зависеть от знания некоторого политического кризиса при дворе королевы Елизаветы, имевшего место в период написания пьесы».

Методология, применяемая в гуманитарных науках, в особенности в литературоведении, была известна давно. Имя ей – герменевтика. Она включает в себя процедуры интерпретации текста на основе знания языка, употребления терминов, их понимания в контексте, знания исторических условий создания текста и т. д. В данном случае речь идет о способе интерпретации с учетом исторического контекста. Что же касается фактов, то здесь фактом авторы называют «точные значения слов» и указания на исторические события, сопутствовавшие написанию пьес великого английского драматурга и/или ставшие прообразами событий, составляющих сюжеты пьес. Это значение слова «факт» только частично совпадает с тем значением, которое используется в естественных науках. Последние рассматривают факты как знание о событиях и явлениях действительности, обладающих объективностью, выступающих частью реальности. Так, для биолога фактом будет результат наблюдения, например, за процессами роста растения, которое растет независимо от того, изучает его биолог или нет.
В общественной жизни фактами являются события общественной жизни. Когда их изучает историк или социолог, они превращаются в социальные факты, которые Э. Дюркгейм сравнивал с вещами в том смысле, что они объективны и обладают «принудительной силой», т. е. заставляют исследователя считаться с ними в своих выводах. В этом смысле исторический контекст, события, происходившие «при дворе королевы Елизаветы», имеют значение социальных фактов. Однако надо принимать во внимание еще и то, что Шекспир – не летописец, не историк в значении ученого. Он – писатель-драматург, для него исторический контекст – всего лишь повод для рассуждения о превратностях судьбы, о человеческой природе, о коварстве и злодействе, о любви и дружбе. Поэтому и ученый, изучающий творчество Шекспира, исследует не исторические факты, а обнаруживает глубинные смыслы текста, которые открываются не только средствами лингвистического анализа, но и расширением «горизонта понимания» (Г. Гадамер). Таким образом, факты приобретают здесь подчиненное значение, а ведущую роль имеет интерпретация текста как научная процедура, отличающаяся от наблюдения и эксперимента.
Однако даже интерпретация может применяться в естествознании и социологии как способ выяснения смыслов, заложенных в описаниях, получаемых в ходе наблюдений, либо как инструмент анализа результатов опросов. В этих случаях интерпретационные техники опираются на иные стандарты, нежели в герменевтике. В гуманитарных науках герменевтические техники на основе интерпретации были эксплицированы в технике герменевтического круга, который первоначально был представлен Ф. Шлейермахером, а затем дополнен Г. Гадамером.
У Ф. Шлейермахера герменевтический круг – это способ понимания текста как длительного (если не постоянного) перехода от частей текста к целому и от целого текста к его частям. Немецкий мыслитель считал, что текст просто нельзя понять, пока он не воспринят целиком, но целое постигается через его части. Поэтому так важно понимать значения слов, которые открываются в предложениях, а те, в свою очередь, раскрывают свое содержание в контексте. Контекст может и должен быть расширен за границы текста, поэтому употребление слов, особенно если речь идет об авторах, написавших несколько произведений и имеющих свой авторский стиль, необходимо соотнести со всеми сочинениями.
Г. Гадамер ввел понятия «исторической дистанции» и «горизонта понимания». Он говорит о том, что понимание текста зависит от «пред-рассудка», т. е. культурных установок, аккумулированных в традиции, к которой принадлежит читатель текста. Кроме того, временной интервал, отделяющий читателя от создателя текста, не является препятствием к его пониманию, а, напротив, дополняет текст новыми смыслами. Поэтому понимание текстов Шекспира у нашего современника (начало XXI в.) богаче, чем у современников Шекспира. В процессе понимания мы используем весь тот исторический опыт, который лежит между эпохой Елизаветы Английской (конец XVI в.) и нашими днями.
Л.Д.

Задача. Ознакомьтесь с текстом (Воннегут К. Сирены Титана; Колыбель для кошки; Бойня номер пять : романы / пер. с англ. – Ставрополь : Кн. изд-во, 1989. – С. 9). На какую проблему современного этапа научно-технического прогресса указывает писатель Курт Воннегут? 
«Человечество вечно забрасывало своих посланцев-пионеров как можно дальше, на край света. Наконец, оно запустило их в космическое пространство – в лишенную цвета, вкуса и тяжести даль, в бесконечность. Оно запустило их, как бросают камушки. Эти несчастные пионеры нашли там то, чего было предостаточно на Земле: кошмар бессмыслицы, которой нет конца. Вот три трофея, которые дал нам космос, бесконечность вовне: ненужный героизм, дешевая комедия, бессмысленная смерть. Мир вне нас, наконец, потерял свою выдуманную заманчивость. Мир внутри нас – вот что предстояло познать. Только душа человеческая осталась terra incognita».

Автор вкратце рисует нам картину освоения мира человечеством: с древности людей манила неизвестность и таинственность дальних стран, иных земель, энтузиасты-первопроходцы, беспокойные путешественники уходили все дальше от родных мест «на край земли». В этих дальних странах они надеялись найти что-то такое, что утолило бы их духовную жажду и открыло бы жизнь с новой стороны.
Это освоение мира особенно усилилось в преддверии индустриальной эпохи (позднее Средневековье и Ренессанс) и на базе научно-технического прогресса приобрело глобальный характер. Выход человека в космос еще в начале XX в. рисовался и людям науки, и далеким от науки мечтателям как выход на новый, притом бесконечный простор: человек ранее был заперт в пределах только одной планеты, а тут он получит возможность осваивать бесконечную Вселенную. Возникло даже целое научно-религиозно-философское (да-да, вот прямо так!) течение под названием «космизм», которое предполагало, что человек, обретя эти новые горизонты, принципиально изменится, что он поставит под свой контроль всю эту мертвую Вселенную, сделает ее живой и разумной.
«Я верю, друзья, караваны ракет помчат нас вперед – от звезды до звезды. На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», – пели советские люди еще за полгода до первого гагаринского полета в космос. А философия космизма, имевшая и научное, и религиозное измерение, вселяла нерушимую надежду, что не только «караваны ракет», но и «хороводы планет» будут управляться человеческой мыслью и волей. Люди жили в священной уверенности, что не далее, чем к началу XXI в., школьники будут летать во время каникул на экскурсии на другие планеты, а их родители будут эти планеты обживать и обустраивать, что встреча с инопланетной разумной жизнью перевернет все представления человека о мироздании, и наука наполнит этот мир чудесами.
Жизнь внесла свои коррективы. Как это ни парадоксально, но именно до тех пор, пока человек был «заперт» на своей маленькой планете, для человека возможно было открытие новых жизненных горизонтов, а выход в космическое пространство обнаружил, что больше никаких новых горизонтов нет. Даже чисто физически: горизонт возможен только на Земле, только здесь, продвигаясь вперед, можно открывать что-то ранее сокрытое за линией горизонта, а в космическом пространстве, «в лишенной цвета, вкуса и тяжести дали, в бесконечности» ничего нового нас не ждет. Ни на каких новых планетах ничего нового для науки, видимо, нет, более того, – там пока не удалось обнаружить даже и того, что есть на Земле: ни воды, ни воздуха, ни лесов, ни птиц, ни зайцев с жирафами. Как это ни парадоксально, но именно научным фактом является то, что планета Земля содержательно гораздо богаче всей окружающей Вселенной. Фантазировать про инопланетян в других галактиках можно бесконечно, но реальное космическое пространство, масштабы которого даже приблизительно вообразить невозможно, не уготовило человеку ничего таинственного, удивительного и невиданного: «кошмар бессмыслицы, которой нет конца», можно с успехом найти и на Земле.
Главная истина, которую, по мысли К. Воннегута, нам нужно признать по итогу первого полувека космической эры (хотя стоит ли так высокопарно ее называть?), главное достижение этой космической эпопеи, за которое мы должны быть ей благодарны, – это то, что «мир вне нас, наконец, потерял свою выдуманную заманчивость». Познание «мира вне нас», конечно, продолжается и будет продолжаться, но ответить на самые главные человеческие вопросы, утолить самую насущную жажду человеческой жизни оно не сможет: ничего принципиально нового на этом пути человека не ждет. Открытия, по-настоящему обновляющие жизнь, возможны только на пути познания «мира внутри нас»: «Только душа человеческая осталась terra incognita», – пишет К. Воннегут.
Никаких неизвестных земель (terra incognita) вокруг нас уже не осталось, пора обратиться за главными ответами, обновляющими жизнь, внутрь себя. Настоящая человеческая мудрость во все века человеческой истории говорила именно об этом: об обретении духовного измерения жизни. К. Воннегут в приведенном отрывке выражает надежду, что теперь необходимость этого гуманитарнодуховного познания станет ясна не только мудрецам, но и обыкновенным людям. Можно с сожалением констатировать, что вряд ли эти надежды сбываются: да, стать космонавтами дети уже не мечтают, да, познание «мира вне нас» утратило романтический ореол, но это не обратило массовое сознание к духовным исканиям, поскольку между реальным миром и духовными глубинами личности вклинилась виртуальная реальность и псевдонаучная психология. Современный человек живет теперь в виртуальном пространстве интернет-ресурсов, социальных сетей и компьютерных игр, а если и задумывается «о душе», то к его услугам разнообразные курсы личностного роста, ментальной йоги, очищения кармы и лайф-коучинга… 
А.А.