Из всех форм социальных общностей, семья – это, пожалуй, наиболее «частное дело», она является предельно интимной сферой жизни, дистанцированной от ангажемента социальных ролей и масок.
Человек делается полноценным человеком только в семье (или в качестве суррогата в некой квазисемейной общности), поскольку только из кровнородственных отношений в семье (или хотя бы их подобия) может вырасти чувство родственности миру и людям, необходимое для полноценной жизни. В семье человек имеет предельно глубокий опыт переживания «Другости» другого человека, и в то же время предельное преодоление этой «Другости». В семье человек имеет и максимальную свободу для уникальной самореализации, которая обеспечивается возможностью создания особой, закрытой от постороннего глаза и диктата социальных стереотипов сферы межличностных отношений, где человек «у себя дома» и «сам себе хозяин». То есть, семья, как таковая является историческим и онтологическим основанием общества семья есть исторически первая человеческая общность.
Первые государства по своему духовному смыслу представляют собой сообщества семейного типа. Даже и не имея реально в основании своего единства кровнородственных связей, государство всегда выстраивается по аналогии с семьей, как система отношений духовного родства.
«Патриархальная теория» государства глубже раскрывает смысл и сущность государства, чем теории насилия, общественного договора, экономического базиса. Властвование, подчинение и сотрудничество людей в рамках государства осуществляется главным образом по образцу отеческой заботы, сыновнего послушания, братского чувства. Все наиболее глубокие формы общности людей всегда строятся по семейному архетипу: отношение к высшему – как к отцу (или как к матушке, дядюшке, тетушке), отношение к равному – как к брату, к сестре, отношение к младшему, низшему себя – как к сыну, дочке.
Семья является первичной человеческой общностью, неким общественным архетипом, и именно в ней закладываются основы формирования и существования всех других форм общности людей: рабочего коллектива, воинского подразделения, политической партии и, в конечном счете, – государства.
Опора на семью как на идеологическом уровне, так и на практическом уберегает от самых разных и взаимно противоположных опасностей: как от тоталитарного коллективизма различных толков, ибо семья является предельно интимной сферой жизни, так и от «метафизического аутизма»[1]. А смысл происходящих изменений в современном мире заключается не в простой замене одного типа семьи на другой, а в разрушении самих основ семьи. Типическое для современности понимание семьи как средства для индивидуального комфорта уже является продуктом вырожденческих тенденций.
На наш взгляд, разрушение основ семьи не только как социальный факт, но и как утрата вообще понимания смысла семьи, – тревожный симптом как для самой государственной власти, так и для оценки качества состояния самой власти.
В России исторически государственная власть строилась именно по типу семейных отношений: «мы – государство», так же, как и «мы – семья», т.е. общий интерес, общие цели, достигаемые совместно и сообща. Соглашаясь с И.А. Ильиным, и мы можем сказать: «России нужна власть сильная, но дифференцированная. Сильная, но выдержанно-правовая. Сильная, но не просто и не только бюрократическая. Сильная, но децентрализованная. Воински закрепленная, но лишь в виде последнего аргумента. Полицейски огражденная, но не преувеличивающая компетенции полиции»[2].
Так же, как и в семье – семейное «мы» не исключает свободы и творчества каждого «ты», составляющего эту семью. Но так же, как и в семье, «частные инициативы» не исключают принятия ответственности за всех кем-то одним (например, отцом), так и в государственной власти не может быть и не должно быть вообще двух, трех «первоисточников» власти, «нужно дифференцированное единство, а не кое-как склеиваемое и балансирующее множество»[3].
Основная задача власти-для-себя – оставаясь разделенной по основным способам целевой деятельности, сохранять единство, через подчинение главе государства. Другой задачей – внешней, будет являться постоянное прояснение и осознание самих основ этого единства.
Реальной основой единства, на наш взгляд, остается семья, воспроизводящая не только живых реальных граждан этого государства (пополняющего свой состав не только за счет иммигрантов), но и дающая жизнь тем традициям, ценностям, принципам, которые и являются в конечном счете высшими целями, осуществляемыми государственной властью. В этом смысле Аристотель и Гегель были правы, когда они утверждали, что государство предшествует гражданину. Это означало, что во вновь образованных семьях те ценности, которые закрепились в государстве, через единство людей войдут в новые семьи и будут воспроизводиться снова и снова: «сущность государства нового времени состоит в том, что всеобщее связано в нем с полной свободой особенности и с благоденствием индивидов, что, следовательно, интерес семьи и гражданского общества должен концентрироваться в государстве... Но вместе с тем субъективность должна обрести полное и жизненное развитие»[4].
К сожалению, в нашем государстве «полная свобода особенности семьи и гражданского общества» состоит в отрыве от декларируемых целей и задач государства. По существу уже произошла радикальная переоценка ценностей в этой традиционно закрытой и консервативной сфере человеческой жизни. Но это вина не только государственной власти, но и вина самой семьи, которая не желает никаких традиций и даже единства – новое время постепенно формализует отношения между людьми не только в их понимании общества и государства, но даже их понимание семьи.
Именно идея формального равенства людей образует центральный стержень всей западной идеологии. Начиная уже с XVII века, эта идея постепенно овладевает умами сначала мыслящей элиты, а затем и все более широких масс. В сфере политической она выразилась сразу весьма резко и недвусмысленно в Великой Французской революции с ее лозунгом 1789 года «liberte, egalite, fraternite». В этой триаде, конечно, определяющую роль играли первые два члена: «свобода» и «равенство», понимаемые в смысле политической свободы и социального равенства.
Поэтому единственное слово, которое могло бы обратить мысль к глубинным основаниям человеческого бытия, понималось тоже, скорее, в смысле отрицающем: «все люди братья» значило, прежде всего, не их нерасторжимое единство, а отсутствие отцов, отрицание необходимости послушания неким нравственным авторитетам. «Fraternite», таким образом, означало не более чем солидарность людей в гражданском обществе.
Лозунг равноправия, формулируемый как реформа жизни социально-политической, бьет, прежде всего, по семье, начинает разрушать ее, что приводит закономерно к внутреннему разложению и личностного бытия, и общественной жизни. В свое время «с принятием христианства возрос «внутренний человек», вскрылось глубокое содержание его внутренней природы. В результате жизнь человека перестала исчерпываться только физиологией и общественностью»[5]. Новое же время постепенно «овнешняет» и отчуждает человеческую жизнь, развивая идеи индивидуализма, формализуя отношения между людьми, их самосознание и их понимание общества и государства.
Литература
[1] Богомяков В.Г. Сокровенное как принцип бытия: Монография. – Екатеринбург: Банк культурной информации, 1999. – С. 5.
[2] Ильин И.А. Основы государственного устройства. – М.: Рарогь, 1996. — С. 51.
[3] Там же. – С. 52.
[4] Гегель. Философия права. – М: Мысль, 1990. – С. 286.
[5] Курбатова А.С. В.В. Розанов о христианстве и семье // Христианство в истории человечества: Тезисы докладов Третьей Международной ярмарки идей, XXVIII академического симпозиума. – Н. Новгород, 2000.-С. 124.